— Ты принимаешь свое лекарство? — у миссис Новак неестественно длинная шея и каждый раз Гейдж задается вопросом, почему же ее вытянутая голова с прической, напоминающей ему воронье гнездо, до сих пор не сломала свою хрупкую опору. Конечно, он принимает свое лекарство. С тех самых пор, как медбрат увидел Крида, старательно прячущего таблетки в металлической стойке кровати, за ним ведется неустанное наблюдение. «Открой рот, скажи "А", подними язык», — командует один из сотрудников клиники и неосторожно царапает слизистую каким-то острым предметом. Если бы старик Голдман знал, что здесь происходит с его внуком, он бы... Впрочем, ничего бы он не сделал. Ирвин со спокойной душой запер Гейджа здесь, избавившись от ответственности и от лишнего напоминания о трагедии, которая произошла с его дочерью, ее бесполезным мужем и их красавицей-дочкой. И которая не произошла с Гейджем — в каком-то роде.

Крид отталкивается от стола и откидывается на спинку стула — оба предмета металлические и холодные, не позволяющие забыть о том, что он находится в психиатрической клинике, а не в кабинете одного из многочисленных американских психологов, работающих с проблемами в семье и трудностями взросления. Бессмысленные разговоры с миссис Новак повторяются изо дня в день. Гейдж стоически выдерживает это испытание, отвечая заученными фразами; вопросы не меняются, как не меняется и его состояние. Да и что должно случиться? Он не болен; он стабилен если не на все сто, то на девяносто процентов. Остальной десяток причитался банальному расстройству, психологической травме, связанной со смертью всей его семьи. Но он не был болен.

— Разумеется, — пожимает он плечами, излишне внимательно изучая собственные пальцы. Ладони Гейдж сложил на коленях и не мог в глубине души не порадоваться тому, что его, наконец, перестали связывать, как какого-нибудь буйного психопата. Раньше его руки постоянно затекали, будучи бесконечно долго связанными за спиной, настолько, что даже после «освобождения» он не мог избавиться от судорог в мышцах. И это уж точно не способствовало его расслаблению в кабинете миссис Новак. И она, наверное, все же была не таким плохим специалистом, потому как была готова идти навстречу своим пациентам; и видела, должно быть, что Гейдж не собирается душить ее прямо во время сеанса.

Она ковырялась в его голове уже около сорока минут. Все это время Гейдж то и дело обращал внимание на жирные чернильные стрелки белоснежных часов, висящих на противоположной стене под потолком. Если полагаться на опыт предыдущих дней, скоро все закончится — миссис Новак надоест ходить по замкнутому кругу, она нажмет на кнопку вызова и в кабинет войдет санитар. Один, потому что, знаете ли, Гейдж Крид здесь на хорошем счету. Он уже давно не пытается устроить вакханалию в коридоре или доказать всем вокруг, что он абсолютно нормален. Смысл? Все равно Новак задает одни и те же вопросы. «Что тебе снилось? Голова не болит? Слышала, ты отказываешься от групповой терапии, почему? К тебе приходил кто-нибудь?».

О, последний вопрос Крид любит больше всего. Кто-нибудь — это Виктор, конечно же. Миссис Новак считает, что втирается в доверие, ставя вопрос так, словно верит в существование треклятого призрака. В детстве Гейдж рассказывал деду и бабушке о том, что видит парня с пробитой головой. Ирвин Голдман зациклился на мысли, что это лишь воображаемый друг маленького Гейджа, но задумайтесь только! Ваш четырехлетний внук создает себе воображаемого друга, превратив его в жертву автокатастрофы с перебитыми костями и вытекшим глазом. Очаровательно, не так ли? Не хватает только маленького хомячка, которого ребенок раздавит ботинком интереса ради. И вот уже полный портрет человека с целым набором психических отклонений.

Впрочем, Виктор не был воображаемым другом и Гейдж это понял довольно быстро. Не поняли остальные. Не поверили в то, что Гейдж оказался связан с призраком, который следовал за ним из одного мэнского городка в другой. А Крид не сразу понял, что о некоторых вещах лучше не говорить. Потом у него сработало что-то вроде подросткового максимализма — хотелось во что бы то ни стало доказать, что он не врет, что видит этого злоебучего призрака на самом деле. Теперь-то Крид понимает, что это была глупая затея. Что не максимализм у него сработал, а мозг отключился. Поэтому он теперь тут. Отдувается за длинный язык и ошибки своих предков, почему-то решивших, что переехать в Ладлоу пятнадцать лет назад хорошая идея.

— Меня не пускают к телефону. Почему? — Вопрос Гейджа выводит разговор с Новак за пределы привычного сценария. В холле висел телефон-автомат образца восьмидесятых; с тяжелой трубкой, щелкающими кнопками и шнуром, закручивающимся в тугую спираль. Раз в день возле него выстраивалась вереница и каждый пациент мог позвонить домой. Или кому там еще могли звонить ссущие под себя от обилия лекарств несчастные? Гейдж звонил бабушке. Всегда. В отличие от своего мужа, она относилась к внуку с большим сочувствием. И каждый раз, говоря с ней, Гейдж чувствовал надежду.

А в последнюю неделю звонки прекратились. Санитары, в большинстве своем, пожимали плечами в ответ на закономерное любопытство Крида: «Какого хуя?». Лишь один усмехнулся и поделился информацией. И это произошло минувшим вечером.

— Слышал, что твой старик звонил кому следует и просил оградить тебя от твоей бабки. Говорил, что ей становится хуже с каждым твоим звонком, — санитар усмехался, наслаждаясь всем спектром эмоций, которые отражались на лице Гейджа, — Даже своей семейке ты не нужен. Неужели не понял еще? Тебя же сюда просто сдали за ненадобностью.

Теперь, глядя в лицо миссис Новак, Крид видел подтверждение этим словам. Он усмехнулся.

— Может быть, хватит терапии на сегодня? У меня уже голова болит, — ничего у него не болело. Знала об этом Новак, знал и Гейдж, естественно. Но женщина только кивнула и провела привычные манипуляции с кнопкой вызова санитара. В кабинет вошел один из сотрудников и Крид с готовностью поднялся со своего места. Он выдавил из себя улыбку, даже не стараясь придать ей более искренний вид, — Было очень приятно поговорить, миссис Новак. Как и всегда.

Смысл этих встреч был заключен в том, чтобы после бессмысленных разговоров, — наполненных каким-то смыслом? — в сознании пациента что-то менялось. Возможно, Новак не отличалась особым профессионализмом, потому что результата Гейдж не замечал. Но сегодня он все же вышел из ее кабинета другим человеком. Тем, кто вдруг осознал всю суровую реальность. Его семья его забыла. Он один. Абсолютно. И выбраться из этого места он не сможет, потому что деньги Голдмана сделали свое дело. Да и выбираться ему некуда, что уж там.

Всю дорогу до общей комнаты Гейдж молчит. Пропускает мимо ушей пару острых шуток, отпущенных санитаром — тем же самым, что поделился своими познаниями вчера, — и просто думает о своем. Оказавшись в стационарном крыле и отделавшись от непосредственного внимания санитара, Гейдж внимательным взглядом обводит своих товарищей по несчастью. Многим здесь действительно нужна помощь, но многие так же пострадали непосредственно в стенах лечебницы. Воздействовала на них химия или же экспериментальное лечение, которого Крид избегал благодаря все тому же деду, было не ясно. Но зато ясно было то, что остаток своих не очень счастливых дней Гейджу придется провести рядом с идиотами, потерявшими свою личность.

Паршиво.

Гейдж тяжело вздыхает и направляется в сторону старого диванчика в углу. Но в тот же самый миг, когда его едва не сбивает с ног низкорослый парень, твердящий что-то о кислой земле, он замечает одного из тех пациентов, которых посчитать законченными психами нельзя. Гейдж осознает, что видел его до терапии, вот только поговорить не было времени. Ни сегодня, ни в другие дни. Ни времени, ни желания; Крид старался держаться особняком от себе подобных, несчастных запертых душевнобольных. Но это было целую жизнь назад, с тех пор прошел роковой час. Теперь Криду почему-то захотелось простого человеческого общества. Хотелось иметь возможность поговорить с тем, кто не может повесить трубку или запретить ему совершать звонки из-за плохого воздействия на чужое самочувствие. И пусть это будет лишь один разговор — плевать. Наедине со своими мыслями ему слишком тошно.

К парню он подходит медленно, наблюдая за его поведением. Кто знает, может он не такой уж и нормальный? Здесь ни в чем нельзя быть уверенным на все сто процентов. И Гейдж знал, как сложно потом отделаться от человека, с которым ты перекинулся лишь парой фраз, но который в маниакальной фазе посчитал тебя своим другом на всю жизнь. 

Однако, когда тот оборачивается и начинает говорить, Гейдж даже не думает о том, чтобы отступить и закрыться в себе, как он делал последние месяцы.

Вместо этого Крид встает рядом с незнакомцем и обращает все свое внимание на пластмассовых рыбок, подвешенных за тонкую, почти невидимую леску. Гейдж пожимает плечами.

— Как смерть может травмировать кого-то? Это часть нашей жизни, — поправочка: часть чьей-то жизни. Жизнь Гейджа целиком состоит из смертей и всего, что возвращает его снова и снова к трагедии давно минувших лет. Даже его сны связаны со смертью. Призрак Виктора, старое кладбище посреди валежника, мертвое сияние из могилы. Когда ему в последнее время снилось что-то нормальное? Гейдж стучит костяшками пальцев по толстому стеклу аквариума и рыбки слегка подрагивают, а на лесках появляется отблеск солнечного света, — Думаю, это дерьмо травмирует не пациентов, а сотрудников. Давно ты здесь находишься?

[nick]Gage Creed[/nick][status]ㅤ[/status][icon]https://i.ibb.co/9V0zm1Z/psycho-au.gif[/icon][fandom]pet sematary[/fandom][lz]синдром единственного выжившего должен был навязать мне чувство вины, а не сумасшествие. мне здесь не место. [/lz]